— Господа! Господа! — между нами вклинились полковники из его свиты и подбежавшие Ломов с Гаховичем. — Что вы, опомнитесь!
Согласен, сцена получилась безобразной, но сдержать себя я не смог. Из-за таких мелочных обид, из-за такого, по сути, предательства, простые люди, которым и дела нет до тех воин, что ведут их императоры, султаны и президенты, расплачиваются своими жизнями. И дело даже не в войне, а в отношении к ней. Кто-то не щадит живота своего, а кто-то сводит счеты и ищет способ подгадить другому.
— Я этого так не оставлю! — громогласно заявил генерал, поднявшийся на ноги с помощью адъютанта. Кнорринг понял, что ему ничего не грозит, а от только что перенесенного публичного унижения пришел в бешенство. Кровь моментально бросилась ему в лицо, щеки покраснели, глаза округлились, а усы буквально вздыбились. — Я старше тебя на двадцать лет! Ты — мальчишка, возомнивший о себе неведомо что!
— Что, на дуэль вызовешь? — лениво поинтересовался я. — Буду только рад.
На это Кнорринг ничего не ответил, лишь дернул кадыком, развернулся и зашагал к своей мягкой коляске, как-то разом осев, сдувшись. Стало ясно, что он уставший несчастный старик, вот только кому от этого легче? Убитым и раненым? За генералом отправилась его свита, которая отчетливо скрывала смущение. Они-то понимали, какими бездушными сволочами выставил их командир.
На берегу повисло потрясенное молчание. Нижние чины и офицеры и сами не верили, что стали свидетелями драмы, какую и в театре не покажут. Но они полностью разделяли мои чувства, в этом можно было не сомневаться.
Да и сам я не верил, что так все в итоге вышло, но ни о чем не жалел и о будущем особо не переживал. Плохо было только то, что таких Кноррингов в нашей армии великое множество. И этот, к слову, еще не самый худший из их племени. Куда опасней те трусливые и бездарные шакалы, кто никогда не воевали, но все же умудрились получить генеральские звезды и теперь командовали, посылая простых людей на убой или давая невыполнимые приказы.
Кнорринг привел с собой два пехотных полка, Архангелогородский и Вологодский, да и корпус Шильдер-Шульднера был уже на подходе. Прибывшие принялись деловито занимать наши позиции и помогать с ранеными. Ломов и Гахович вводили их в курс дела. Сам Кнорринг пытался взять командование на Виде в свои руки, якобы на том основании, что я не в себе, вдобавок ранен и вообще, не отдаю отчета в словах и действиях. Но даже собственный начальник штаба, а также командиры Архангелогородского и Вологодского полков Розенбом и Соловьев слушались с неохотой. Особая же бригада так и вовсе за человека его не считала. Когда Кнорринг сдуру начал распоряжаться, приказы встретили с такой ненавистью, что генерал решил побыстрее ретироваться.
Турки заметили, что к нам прибыла помощь и прислали парламентера, который попросил перемирие на четыре часа, якобы для того, чтобы забрать убитых и раненых. Я согласился, прекрасно понимая, что они просто тянут время и пытаются прощупать наши силы. Но даже последнему штабному писарю было ясно, что Осман-паша свой шанс упустил, ему уже ничего не светит на Виде.
Понимал подобное и сам главнокомандующий турецкой армией. Он носил звание маршала, на турецком оно звучало как «мушир» и получил прозвище Гази — Победоносный. Но за минувшие сутки своего прозвища Осман-паша не оправдал.
К полудню неприятель начал отходить по дороге на юг, держа направление к Яблонице. Я же передал командование прибывшему генерал-лейтенанту Шильдер-Шульднеру и направился со своей обескровленной Особой бригадой обратно в Плевну. Нам всем требовалось восстановить силы, физические и моральные.
Глава 13
Сражение на Виде, как успели прозвать закончившуюся баталию, вызвало немалый общественный резонанс. Конечно, по масштабу и значимости его не прировняли к переправе через Дунай, но взятие Никополя оно всяко затмило. Тем более, факт отступления Осман-паши позволил присудить победу нам, а не туркам.
Провели тягостную церемонию прощания с погибшими, которых оказалось тысяча двести восемьдесят один человек, включая болгар и кубанцев. Братскую могилу решили выкопать на холме у Вида, откуда было видно всю округу. Тела везли на телегах в сопровождении сводного эскорта под флагом России. Военный оркестр скорбно играл траурный марш. Неподвижно застыл почетный караул. Провожающие во главе с Николаем Романовым, его братом Александром и двумя десятками генералов стояли в форме, со снятыми головными уборами. Священник провел панихиду и хор трижды пропел «Вечная память», к которой присоединились все присутствующие. Каждый полк прощался со своими героями отдельно, производя по три залпа холостыми патронами. Болгар провожали в последний путь общим залпом. Женщины плакали и вытирали глаза платками. Болгары и русские несли сотни цветов. Среди них отметились и сербы с румынами. Закончилось прощание артиллерийским салютом и прощальными речами. В этот день все мероприятия были отменены, хмурые люди просто разошлись по казармам и домам. Я сделал себе памятку после войны возвести на месте сражения памятник.
На следующий день жизнь взяла свое, после подобной победы полагалась раздача наград. По моим рекомендациям Гахович, Ломов, Седов, Зазерский, Некрасов, Шувалов, Озерский, Ребиндер, Квочков и еще ряд офицеров всех полков Особой бригады получили Георгиевские ордена. Гахович вдобавок и полковником стал.
Сотню простых солдат представили к Георгиевским крестам, а те же, кто оказался лишен столь высокой чести, получили медали попроще — «За храбрость», «За стойкость» и «За дисциплину». Последних трех армия не знала, это была очередная наша с цесаревичем инициатива. Перед строем я лично вручал награды нижним чинам. Снегирев Архип получил 2-го Георгия. Еще немного, и мой верный спутник станет полным Георгиевским кавалером.
Меня же цесаревич наградил Орденом Святого Георгия 3-й степени, который представлял собой малый крест и носился на шейной ленте. Так же меня назначили временным комендантом Плевны. При этом Романов заметил, что совсем не рад моему геройству, благодаря которому и голову легко сложить. Находящийся вместе с ним румынский князь Карл, официальный титул которого звучал как «Господарь Валахии и Молдавии» осчастливил меня крестом «За переход через Дунай», аналог нашей медали «За переправу через Дунай». Главнокомандующий НикНик Старший прислал телеграмму, в которой выразил свое полное удовлетворение моими действиями и поздравил «со славным делом». После чего прошел торжественный молебен в память о победе и тех, кто отдал за нее свои жизни. Так как наши потрепанные полки восстанавливались, то людям позволили отдохнуть, отмечая минувший бой и полученные награды. Гусары Смерти показали казакам, драгунам, артиллеристам и ракетчикам, как они умеют гулять. Хотя, еще неизвестно, кто кому показал, как оказалось, молодцы Ребиндера никому не собирались отдавать пальму первенства. Про них в тот день даже шутка пошла, что «драгун может и слона перепить».
В общем, не считая убитых и покалеченных, все остались довольны, а я же приступил к восстановлению Особой бригады. Гусар Смерти следовало укомплектовать ста десятью новыми саблями, найти сто тридцать казаков в полк Зазерского и поставить более трехсот человек в ряды Екатеринославских драгун. Прибыв на брод позже остальных, они понесли наибольшие потери.
Потерявший глаз Седов выжил, но встал вопрос, сможет ли он командовать полком после восстановления. Я настоял, что сможет, мало ли в истории примеров одноглазых офицеров? Ганнибал Барка и тот же Кутузов, хотя последний и не стал фактически одноглазым, подтвердят, что с такими увечьями можно сражаться и побеждать.
Пока Седов поправлял здоровье, полком командовал выздоровевшей Костенко. Учитывая, что Некрасову, Шувалову и Озерскому так же следовало подлечиться, прибытие в Плевну Костенко стало для меня настоящим подарком. Сам я трудиться в полную силу поначалу не мог, так же восстанавливаясь после ранения. Первые две недели я быстро уставал, не мог много ходить, да и в седле держался отвратительно. Так что помощь оказалась к месту.