Кате со своим происхождением и безупречной репутацией офицерскую проверку прошла блестяще. Дело оставалось лишь за мной — а я продолжал оставаться в Туркестанском крае.
В Ташкент заглянул коллега-разведчик, подполковник Паренсов Петр Дмитриевич. В кабинете Шауфуса прошло небольшое совещание, на котором кроме хозяина, меня и Паренсова, присутствовал офицер при штабе Кауфмана Терентьев Михаил Африканович, а так же еще один разведчик, Костенко Лев Феофилович.
Люди подобрались опытные, интересные. Собирая разведданные, Паренсов постоянно разъезжал по Европе, являясь при этом почетным членом различных обществ, таких как Историческое, Географическое и иных. Полагаю, состоял он в них не просто из личного интереса, но и для соответствующего прикрытия. По слухам, агентов у него было больше, чем у кого-либо еще в русской разведке.
Ротмистра Терентьева в шутку звали Африкан Африканыч. Он был знаменит тем, что участвовал в походе на Бухару, состоял офицером для особых поручений в Зеравшанском округе и Ходженте, а также составил армейский разговорник для бесед с представителями различных народностей Средней Азии. К тому же он считался неплохим историком, лингвистом, пописывая в газеты различные статьи.
Майор Костенко служил не только по разведывательной линии, но и по дипломатической. И весьма неплохо служил. Летом 1870 г. он возглавил небольшое посольство в Бухару и сумел склонить эмира Музаффара на сторону России в нашем конфликте с Хивой. Не знаю, как ему удалось подобное при активном сопротивлении англичан, но миссию свою он выполнил блестяще, за что получил Св. Анну III степени. Он так же писал статьи и книги с различными статистическими сведениями о Средней Азии, публикуясь в «Военном Сборнике», «Туркестанских Ведомостях», «Голосе» и «Русском инвалиде».
Глядя на старших товарищей, я поймал себя на мысли, что мало-мальски уважающий себя разведчик должен обязательно что-нибудь писать и публиковаться в газетах. Иначе нельзя, неприлично. Один я, да еще, пожалуй, Шауфус, были здесь белыми воронами.
То, что меня допустили в такое общество, говорило о многом. Намечалась очередная разведывательная операция. И хотя меня посвятили не во все детали, все равно, подобное выглядело знаковым событием.
Обсуждали разведку местности вдоль Аму и настроение тамошних жителей. Меня ни о чем не спрашивали, и я больше молчал, вникая в нюансы и обучаясь нашему ремеслу.
Спустя несколько дней Паренсов отправился через Самарканд и Бухару к берегу Амударьи. Сопровождал его Терентьев, три казака и проводник из местных. С собой они взяли несколько лошадей с каким-то грузом. Похоже, затевалось что-то интересное. Хотя, все интересное сейчас так или иначе связано с будущей войной.
С каждым днем все отчетливее становилось ясно, что война с Хивой приближается. Несмотря на то, что мне здесь порядочно надоело, я не хотел пропустить эту войну и покидать Среднюю Азию в самый ответственный момент. Правда, имелся вариант успеть съездить в столицу, жениться и вернуться обратно. Но это подразумевало, что все пройдет скомкано, не как у нормальных людей — и сама свадьба, и медовый месяц, и дорога туда и обратно. Мы с Катей можем и подождать, тем более в таком важном для каждой девушке деле. Имелся и еще один резон — если со мной что-то случиться на войне, если меня убьют, то зачем жениться и портить ей жизнь? Нет, уж лучше пройти эту кампанию, затем взять отпуск, жениться, отправиться в свадебное путешествие по Европе и подарить Кате хотя бы два-три года спокойной жизни. Насколько я помнил, следующая война должна состояться с Турцией, и не раньше 1877 г.
Рассуждая подобным образом, я наделся, что все сложится благоприятно, и мы будем счастливы — и Катя, и я, и наши семьи. А там, как Бог даст. Может вообще получится две свадьбы сыграть одновременно, нашу с Катей и Скобелева с Полиной.
Продолжались занятия с эскадроном. Егоров взял на себя стрелковую часть, а Рут — кавалерийскую. Минувшие месяцы не прошли впустую, эскадрон постепенно превращался в то, что я желал увидеть.
В конце ноября в Ташкент прибыл первый представитель царской семьи. Им оказался мой товарищ по Академии, великий князь Николай Константинович Романов. Как и я, он носил звание ротмистра и числился в лейб-гвардии Конном полку. Его сопровождала свита из нескольких человек, включая личного адъютанта Евгения Варпаховского.
Генерал-губернатор Кауфман устроил гостю строгий, по протоколу, прием. Николай имел исключительный статус. Он стал первым Романовым, поступившим в Академию Генерального Штаба. Одним лишь этим поступком великий князь приобрел немало симпатии, символизируя близость Царской Семьи к простым офицерам. Тем более, прибыв в Азию, он вновь получил пальму первенства — теперь как первый Романов, добравшийся до Ташкента. Так что к нему относились с изрядной симпатией.
Николай вел себя любезно, открыто и никак не подчеркивал своего уникального положения. Посетив офицерское собрание Александрийских гусар, он был представлен дамам. Меня, и то, что мы вместе учились в Академии, он не вспомнил.
Официально Романов получил статус офицера по особым поручениям при штабе Туркестанского края. Чем конкретно озадачивал его Кауфман, да и озадачивал ли вообще, гусары не знали.
Николай оказался первой ласточкой. В середине декабря в Ташкент прибыл еще один член Российского Императорского Дома, Евгений Максимилианович Романовский. Он носил титул князя и герцога Лейхтербергского. Его матушка, великая княгиня Мария, приходилась родной сестрой императору Александру I и Николаю I. Он был флигель-адъютантом [61] , а службу проходил в лейб-гвардии Уланском полку. Обращаться к нему следовало «ваше императорское высочество». Естественно, и у него имелась личная свита.
Репутацию герцог имел спорную, не сказать, чтобы хорошую. Ходили слухи о его не слишком-то высоких нравственных качествах и некоторых финансовых трудностях, которые он решал различными способами.
Ташкент переживал дни необычайного оживления. Последней каплей стало прибытие наследника престола, Николая Александровича Романова. Вместе с ним приехало более двухсот человек — офицеры, дипломаты, рота охраны Уральских казаков, инженеры, литераторы и художники, включая Верещагина и Каразина, а также правоведа и члена Государственного совета Победоносцева. Те, кому невероятно повезло, вошли в свиту. Она являлась вполне официальным подразделением и носила название Свита Его Императорского Высочества Наследника Цесаревича.
Цесаревич являлся Шефом нашего полка. Князь Ухтомский лично отправился ему на встречу в Казалинск, прихватив с собой первый и третий эскадроны.
Но шефство — вещь довольно специфическая и не особо важная. Тем более, для будущего Императора. И потому его тщательно и планомерно готовили к самой важной миссии — править огромной страной.
В течение последних лет Николай много внимания уделял изучению права и наук, необходимых для управления государством. Историк Сергей Соловьев прочитал ему курс лекций. Константин Победоносцев учил его праву. Николай Качалов отвечал за подготовку по земским делам. Приобщаясь к государственной деятельности, Николай участвовал в заседаниях Государственного Совета и Комитета министров. Его первой официальной должностью являлся пост почетного председателя Особого комитета по сбору и распределению пособий голодающим, связанным с голодом, наступившим в ряде губерний после неурожая 1868 г. В том же году он был назначен в адъютанты к отцу и произведен в генерал-лейтенанты. Он так же командовал 1-й Кавалерийской дивизией.
Наследник вступал в Ташкент при полном параде. Войска стояли шпалерами, провожая глазами поднятый личный штандарт Цесаревича. Улицы подмели, деревья по возможности подстригли. Многотысячная толпа выстроилась вдоль домов. Гремела музыка, а знамена расквартированных в городе полков гордо заявляли о силе русского оружия.
Во главе четвертого эскадрона я находился недалеко от Кауфмана и лично наблюдал, как тот, окруженный генералами Головачевым, Бардовским, Абрамовым, Троцким и еще несколькими, приветствует цесаревича. К нам примыкали эскадроны Пасторина и Бурмистрова — ради такого случая их на время вызвали из Самарканда и Джизака.