Со мной находились подполковник Седов, личный адъютант поручик Фальк и неизменный Архип Снегирев, успевший получить старшего унтер-офицера.
Большая часть забот по передислокации полка легла на отличающегося прекрасными организационными способностями подполковника Костенко, а также командиров эскадронов. И хотя парочка нижних чинов загуляла и подралась в одном из кабаков во время остановки на вокзале в Москве, а еще один убежал, получив письмо от умирающей матери, со своими обязанностями офицеры справились блестяще.
В Одессе разговоры шли только о войне с Турцией, начало которой ждали чуть ли не каждый день. Еще в ноябре император объявил частичную мобилизацию и Военное Ведомство передвинуло к южным границам несколько бригад. Масло в конфликт подлил мой друг американец Януарий Мак-Гахан, который путешествовал по Балканам и написал серию статей о массовых убийствах турками православных болгар. По его подсчетам было сожжено почти шестьдесят деревень, пять монастырей, а общее число расстрелянных и пропавших без вести болгар достигло отметки в пятнадцать тысяч человек.
Статьи печатались в «Дейли Ньюс», после чего их перепечатали многие Европейские газеты, вызвав невероятный общественный резонанс. В России люди едва ли не силой требовали объявить Турцию войну и идти спасать «братушек». Желающих воевать насчитывалось несколько миллионов, причем это были не просто крикуны, а честные смелые люди, готовые прямо сейчас отправиться на фронт.
В Одессу с каждой неделей прибывало все больше и больше полков, суета стояла страшная. Её усугубляли различные добровольцы, в основном студенты, которые самостоятельно добирались до города в расчете, что их запишут в те или иные подразделения в качестве вольноопределяющихся. Ко мне они валили целыми толпами, отнимая время и игнорируя вывешенные на входе в полковой штаб объявления о том, что 5-й Александрийский полк в добровольцах не нуждается. Желающие внести свою лепту девушки, институтки и молодые женщины буквально помешались, поголовно записываясь в Сестры Милосердия. Молебны за свободу Болгарии безостановочно проходили во всех церквях и монастырях Одессы. Пожертвования на военные нужды текли со всех сторон от дворян, купцов, коммерсантов и даже разночинцев. Каждый давал, сколько мог.
Как водится, проблем подкинуло Главное Интендантское управление. Пытаясь слепить из него что-то нормальное, его еще в 1864 г. переделали, однако реформа оказалась половинчатой. Интенданты продолжали из рук вон плохо выполнять свои обязанности. Не хватало провианта, обмундирования, боеприпасов, а чиновничья волокита лишь набирала обороты. И все же я нашел время и посетил туберкулезную лечебницу, одно из первых наших с цесаревичем начинаний. Руководил её недавно назначенный профессор Издольский. Отрадно было увидеть, что дела у него идут хорошо, а лечебницу расширили до ста пятидесяти коек.
В связи с бешеной популярностью нашего полка, цесаревич Николай, как Шеф, принял решение собственноручно утверждать офицеров, желающих служить у меня. Выбор был велик, теперь сюда стремились попасть или перевестись огромное количество прекрасно зарекомендовавших себя кавалеристов. Первой ласточкой стал ротмистр граф Шувалов, друг Скобелева, с которым Михаил познакомил меня в Хиве.
Шувалов получил под командование второй эскадрон. Граф был богат, как Крёз и тратил много личных денег на нужды своего подразделения. А еще он был требователен, отличался храбростью и имел репутацию прекрасного стрелка. Его коньком было налаживание стрелковой подготовки в тех подразделениях, где он служил. Второй эскадрон и ранее неплохо проявлял себя, но впоследствии, через два месяца, стал образцовым. Они с Некрасовым даже устроили негласное соревнование, чьи гусары лучше. Мне такое было только на руку. Особенно импонировало то, что несмотря на связи на самом верху, Шувалов категорически отказывался от протекции и предпочитал всего добиваться сам. Он был младше меня всего на год, а числился в ротмистрах, хотя при желании мог бы уже щеголять полковничьими погонами.
Голова шла кругом от полковых забот и от того количества сведений, что мне приходилось собирать и переправлять дальше. Генерала Обручева назначили начальником штаба при Кавказской армии, но разведкой заниматься тот не перестал и требовал качественной достоверной информации. Разведчикам приходилось трудиться на славу. Агентов, даже «спящих» и давно забытых, вновь ставили в строй и требовали включаться в работу. Депеши, шифровки, агентурные сообщения, приказы и рапорты непрерывным потоком курсировали между Петербургом, Одессой, Балканскими провинциями и Стамбулом. Их приходилось анализировать, переписывать, подшивать, отправлять по инстанции, а людей на все не хватало. Служба наша считалась секретной, и мы не могли брать к себе непроверенных офицеров. В это время блестяще показали себя полковники Паренсов и Артамонов. Агенты первого с завидной частотой давали столь нужные Министерству сведения, а второй составил прекрасные общедоступные и секретные карты Турции.
Пришли новости с самого верха. В преддверии войны Военное Ведомство начало формировать две армии, Дунайскую и Кавказскую. Обоими командовали великие князья, младшие братья императора, Николай и Михаил соответственно. У Александра имелся и еще один брат, Константин, но после неудавшейся аферы с Аляской и последующего негласного осуждения дела у него пошли совсем плохо, он подвергся опале и полностью исчез из общественной жизни.
За четырнадцать суток после утомительного перехода из Средней Азии мы едва смогли немного отдохнуть и прийти в себя, как пришел новый приказ — нам надлежало передислоцироваться в Унгены, небольшой городок Бессарабской губернии, расположенный на реке Прут.
Сидя за заваленным бумагами столом, я ругал штаб армии, который вместо того, чтобы из Москвы сразу направить нас в Унгены, зачем-то на две недели перевел в Одессу. А ведь это время, нервы и в конце концов казенные деньги! Но тут дверь без стука открылась и внутрь шагнул Михаил Скобелев собственной персоной, в сапогах, распахнутой шинели и с саблей на поясе. Фуражку он успел снять и держал ее в руке. В первый миг я не поверил глазам. Генеральская форма была ему к лицу, в ней он выглядел блестяще, чувствовалось, что человек нашел призвание в жизни и находится на своем месте. Короткостриженый, с шикарными усами и бородой, он выглядел моложе своих лет.
— Миша! Как же здорово увидеть здесь родного человека! — он первым обнял меня, и мы расцеловались, радостные и довольные друг другом.
— Как ты здесь оказался?
— Прямо с поезда взял извозчика, узнал, где обосновался штаб гусар Смерти, и вот я у тебя, — было видно, что он хотел застать меня врасплох, сделать сюрприз, и после того, как своего добился, испытывал неподдельную радость.
— Ты, как всегда в своем репертуаре, стремителен и непредсказуем.
После взаимных расспросом о здоровье, о его семье и Полине, моей племяннице Татьяне и всем прочем, я приказал подать чай с лимоном.
— Каким ветром тебя занесло в Одессу? Куда тебя назначили? — наконец мы перешли к делам.
— А Бог его знает, сейчас я вроде как числюсь при Главной Квартире. Думаю, пока война не началась, меня отправят осмотреться на румынской границе, — его кипучая натура оказывала свое обычное действие. Даже мой адъютант поручик Фальк и тот забегал, словно боялся получить на орехи. — А ты здесь освоился? Готов твой полк к войне?
— Готов, готов, не сомневайся. Вот сейчас выпьем чая, и я посвящу тебя в местные перипетии. У нас тут такой бедлам, что и черт ногу сломит.
— Чай? Вздор, Миша! Сергей! — он повысил голос, вызывая своего адъютанта. Как генералу ему был положен не только он, но и штаб из офицеров и нижних чинов. Судя по шуму и оживлению, часть из них Скобелев привез с собой, и они по-военному запросто уже обживались у меня в приемной.
— Слушаю вас, Михаил Дмитриевич, — к нам заглянул статный высокий поручик.
— Тащи сюда коньяк, фрукты и курицу. И давай без лишних церемоний, мы у друзей.