Всё, что было раньше, не шло ни в какое сравнение с боем на Зеравшанской переправе. Отдельные стычки, посольство в Бухару, все это семечки по сравнению с настоящим сражением, в котором принял участие весь полк. Ну, почти весь, все же без двух, пусть и резервных эскадронов, мы полным комплектом похвастаться не могли.
Расстояние до брода мы преодолели мгновенно. Во всяком случае, именно так мне показалось. Впереди, все дальше удаляясь от берега, продвигалась наша пехота.
Я странно себя чувствовал. Вначале, перед боем ощущалось лишь одно тревожное ожидание. Как только от Кауфмана прискакал вестовой, и нам позволили пойти в атаку, оно сменилось облегчением. С моих плеч словно упал незримый груз. Но оказалось, что к облегчению примешан страх. Да, в тот момент, в свой первый серьезный бой, я чувствовал страх. Страх неизвестности, страх кровопролитного сражения, страх перед тысячами неприятельских солдат, которые, как казалось, целились исключительно в меня. И страх смерти сжал мое сердце. Странно… Я же вроде как пережил смерть, и бояться не должен. Но так я думал до боя на Зеравшане.
Но за то время, что мы мчались к неприятелю, что-то изменилось. Горячий ветер бил в лицо, сердце стучало в унисон грохоту копыт. Я оказался не в первых рядах нашей лавы. Пригнувшись, слева, справа, позади и впереди скакали товарищи. Рядом держался Андрей, и в его глазах грозно сверкала озорная радость. И страх начал пропадать. Чувство локтя, чувство единого важного дела подхватило меня. Непонятно откуда появился восторг. Мы летели вперед. Летели побеждать. Мы уже победили, только бухарцы еще об этом не догадывались.
Вода в Зеравшане оказалась ледяной. Разбрызгивая в разные стороны тысячи капель, вспенив воду, полк как единое живое существо, хоть и несколько замедлился, неуклонно рвался вперед.
Снаряды свистели над головами, вспахивали берег и уносились куда-то в сторону. Ружейные пули вспарывали воду. Бухарцы стреляли плохо, но все же несколько человек с криком упали.
А наши прекрасные кони уже вынесли нас на противоположный берег. Дика клинком сабли вновь указал направление движения. Те, кто находился рядом с ним, приказ поняли. Большая часть полка физически не могла видеть полковника, но это было и не важно, она направляла коней туда, куда двигалось ядро.
Раздался дружный залп карабинов. Естественно, не все успели их выхватить, да и попасть на скаку не самая легкая задача. Но бухарцев впереди было много, так что мишень они представляли великолепную.
Наш залп заставил их дрогнуть, но не сломил. Их пестрый строй, с бунчуками и халатами, со значками, тюрбанами и тюбетейкам, с конями разной масти, с дикими криками пытался опрокинуть нас в реку одним ударом.
Но всю эти визжащую разноцветную толпу встретил единый черный кулак. Находившийся в первых рядах полковник Дика вывел нас правильно, точно. Самые отчаянные рубаки лихо ударили по центру неприятельской конницы. И почти сразу строй бухарцев лопнул и развалился, как гнилой арбуз. Ему хватило всего одного, и не такого уж неодолимого, видит Бог, натиска!
В мельтешении всадников и лошадей я видел дико оскаленные лица, видел перекошенные от ужаса рты и летящие из ртов слюни. И кровь, много крови. Как и прочие, я рубился, отвешивая полновесные удары, успевая парировать редкие выпады и скакать дальше. Мозг отключился, тело действовало на рефлексах. На тех рефлексах, что два года вбивали нам в Николаевской школе. На всем том, чему мы научились в Чугуеве, в походе и в самом первом для меня Боролдайском деле.
— Кара Улюм! Кара Улюм! — откуда-то сбоку послышалось данное нам прозвище. Как и всегда, первыми от ужаса закричали самые трусливые. Те, кто еще мог сражаться, услышали полный паники вопль, и поддались ей.
— Кара Улюм! Смерть наша пришла! Спасайтесь! — удивительно, но казавшееся таким яростным, многочисленным и грозным войско неприятеля рассыпалось, как карточный домик. Доблестные степные джигиты принялись заворачивать коней, пытаясь спасти свои жизни.
А мы буквально вгрызались, прокладывая себе дорогу по крови, по живому мясу, по халатам, шароварам и хрипящим коням. Левая рука придерживала поводья, глаза выискивая очередную цель, а правая раз за разом вскидывала саблю. Иной раз я промахивался, но это уже ни на что не влияло.
Гусарам никогда не стать такой грозной силой, как те же кавалергарды или кирасиры. Мы легкая конница, в отличие от наших старших товарищей, которые по праву носят название тяжелой кавалерии. У гусар нет такой задачи, как физическое истребление неприятеля. Мы предназначены для другого — рекогносцировка сил противника, рейды по тылам, диверсии, нагнетания страха, уничтожение фуражиров и мелких отрядов. А во время крупных сражений на нас возлагались функции преследования и уничтожения отступающего неприятеля, лишение его возможности закрепиться на новых рубежах.
Но здесь нам противостояли степняки, облаченные в легкую одежду, без особого строя, без дисциплины и стойкости. Все что они нам противопоставили, так это первый яростный напор. Мы его выдержали. Выдержали с честью, откинули неприятеля, разрубив его строй. И вот тогда началась резня, иначе ее и не назовешь.
Беки и их войска казались грозной силой. Так, по крайней мере, думали они сами. Но мы буквально засеяли поле их телами, а затем то, что сталось, сбили в кучу и, прижав к высотам, принялись добивать. Из той кутерьмы то и дело выскакивали обезумевшие всадники на обезумевших скакунах. Стегая их изо всех сил, они разлетались в стороны. Жаль только, что нас было так мало, а врагов — так много. И нам не удалось прижать их всех. Хорошо хоть полковник Назаров вовремя подтянулся и помог захлопнуть мышеловку. И все равно, внушительная часть неприятельской конницы смогла прорваться и вырваться. Устилая телами поле боя, нахлестывая лошадей, они поскакали прочь.
Второй и четвертый эскадроны бросился в погоню, а прочие еще некоторое время носились по полю, рубя тех, кого могли догнать.
Гусары захватили большой шелковый шатер Шир Али-бека, командующего бухарским войском и свыше десятка палаток его беков, не говоря про временные жилища офицеров. Добыча нам досталась огромная. Богатые бухарцы даже на войне привыкли жить в комфорте. В число трофеев вошла серебряная и фарфоровая посуда, подушки, одеяла, шали, прекрасно выделанные шкуры, оружие, ковры, самовары, чайники, кальяны, чай, изысканная еда, подготовленная для будущего пира в честь победы… Там даже были прекрасно украшенные Кораны на рисовой бумаге, которые служили доказательством усердия беков в постижении тайн их религии.
Громогласные крики «ура» звучали музыкой. На высотах и около часовни святого Чапана развевались русские флаги. Левый фланг полковника Абрамова так же показал себя блестяще. К слову, в бою они встретились с казаком-перебежчиком Осмолей, ставшим Осман-беком. И как не трудно догадаться, на месте встречи карьера и жизнь бывшего казака Осмоли оборвалась.
К шести часам дня все закончилось. Поле покрывало огромное количество тел павших воинов. Удивительно, но наших погибло совсем мало — восемь казаков, четырнадцать пехотинцев и трое из тех, кто охранял обоз. Среди гусар смерть забрала девятерых и вдвое больше оказалось ранеными. К сожалению, погиб полковник Дика — именно он оказался на острие атакующего клина, принял на себя основной удар. Так же пал поручик Лазарев из третьего эскадрона.
Полковника и поручика было жалко. Их смерть заставила нас уже не так радушно оценивать победу. Но все же, соотношение цифр выглядело нереальным. При этом бухарцев полегло на поле около двух тысяч. Тогда я еще не привык к подобным «разменам». Все во мне говорило, что так просто не может быть. Но так и было. И все, что происходило дальше, лишь подтверждало подобный счет.
Кауфман лично объехал войско, беседовал с командирами и офицерами, поздравлял с победой. Вместо Дики командование полком принял подполковник барон Оффенберг. Генерал-губернатор пожал ему руку и даже расцеловал, благодаря за вклад в общее дело.